Том 27. Статьи, речи, приветствия 1933-1936 - Страница 115

115

...

«Книжка ясно рисует, какие недостатки у нас являются общими: теснота, бескультурность, отсутствие культурных учреждений — клубов, театров и т. д. Но вот однажды мне колхозники заметили:

— Тут указываются наши недостатки, а насчёт того, как их изжить, мало говорится. Приятель-то Горького говорит, что вместо пальто скотину бы купить надо, а, по-нашему, это не совсем верно. Это и раньше было — скотину заводили, а сами в лохмотьях да по колено в грязи ходили. Тут что-то другое предложить надо.

Другой колхозник сказал:

— Крестьяне много просили от заехавшего к ним товарища, были довольны его беседой, а вот как он им помог в их просьбе, в книжке не видно. Вот было бы нам понятнее и лучше, если бы Горький постарался бы справиться у своего приятеля и дописать книжку, как теперь живут крестьяне того села, есть ли у них электричество, радио и клуб да ещё какие у них недостатки после этого появились?

По-моему, предложение очень уместное, книжку нужно продолжить, она тогда отразит шаги советской деревни по лестнице к социалистическому обществу. Некоторым, по моему наблюдению, книжка кажется очень контрастной. В первой части неизвестные бродячие люди входят в село, вполне естественно, что их никто не пустил ночевать, это может получиться и сейчас: пришлось помириться на самом бедном ночлеге. Из этой части более ясно только одно, что бедняк всегда понимал бедного. А заехал бы в то время в деревню ту губернатор или даже кто-нибудь в несколько раз меньше, ведь ему бы не показали, как живёт Егорша, а повели бы к попу или к кулаку, уложили бы на перинах, ну и всё другое. Дело ясное — не всем одинаковый почёт. Во второй части в деревню заявляется не бродячий человек, а человек, начальствующий над целым краем, приходит не пешком, а приезжает на аэросанях.

Понятно, что такого человека не проводят ночевать к Егорше на чердак, а постараются показать кое-что более сносное и говорят с этим человеком не как с бродягой. Говорят больше о культуре, о том, что нужно то-то да то-то, и, конечно, просят помочь кое в чём.

Разница межлу первым случаем и вторым очень большая. Один колхозник сказал мне однажды в беседе:

— Вот теперь в это село-то не на аэросанях приехать бы, а пешком, да с одной сумой пройти и документов сказать что нет. Так не только на чердаке у Егорши ночевать не пришлось бы, а в милицию с исполнителем направляться или в сельсовете на полу вместе с клопами гнуться.

Дело ясное, контраст между первой частью и второй есть. Возможно, это оттого, что я не могу дать гражданам достаточно точного объяснения. Сам-то я понимаю корень книжки, что между старой деревней и новой деревней такая же разница, как между губернатором и председателем крайисполкома. Что наши недостатки в настоящее время являются результатом больших и ещё больше растущих запросов со стороны освобождённого Октябрьской революцией рабочего класса и трудового крестьянства.

Не мог Егорша думать о радио, когда у него на ужин хлеба не было. Это понимают все, кто читает или слушает книжку, но больше говорят, что её нужно продолжить.»

Это будет сделано, товарищи!

Странное впечатление вызывают категорические заявления одного из «низовых» авторов — Воронова.

...

«Очень уж взята бедная семья, каких надо было с огнём поискать. Мозг говорит: нет, таких жизней не было.»

Люди, с которыми он беседовал о рассказе, тоже не верят и считают, что условия жизни батрака Егорши показаны неправдиво: «Пошли к шутовой матери, чтоб люди жили в бане, да в таком виде! Да я бы глинянку смазал».

Очерк «Об избытках и недостатках» написан по впечатлениям, которые я вынес из Орловской губернии, где в ту пору часть крестьянства жила ещё в «курных избах», то есть с печами без труб, выводящих дым; печи топились «по-чёрному», дым шёл в избу, и, чтобы не задохнуться в дыме, дети во время топки печей сидели и валялись на полу. Вероятно, по этой причине Орловская губерния изобиловала слепыми нищими.

Воронов и его собеседники живут в Горьковском крае, деревня Молебное, недалеко от Большого Мурашкина, а Мурашкнно село богатое, как большинство приволжских сёл, — особенно среднего плёса Волги: от Оки до Камы. Мурашкино почти сплошь занималось шитьём тулупов и полушубков, раздавая работу и по ближайшим деревням. На мурашкинских шубников работал весь этот край, помнится, работала на них и Молебная. Места эти я знаю, бывал и в Молебной, но особенно жуткой нищеты в этих местах не помню, мужик в них был достаточно сыт и сильно пьянствовал. А батраками у них были, в большинстве, чуваши и мордва — «эрзя». Но на полсотни, на сотню вёрст вглубь от берегов «кормилицы Волги» начинались жестокая бедность и нищета, начинались деревни, сплошь заражённые трахомой и «бытовым» сифилисом. Распространению сифилиса отчасти способствовала церковь посредством «таинства причастия», ибо после причастия одной и той же пеленою отирались губы больных и здоровых. Особенно же сильна была нищета уездов Арзамасского и Лукояновского.

Подробную критику моего очерка «Об избытках и недостатках», данную Вороновым, я считаю почти образцовой критикой литературной техники и намерен опубликовать её в поучение профессиональным критикам. Но должен сказать Воронову и собеседникам его, что, опираясь на опыт только своего курятника, петух будет ошибочно судить о жизни всех других птиц. Воронов очень плохо знает недавнее прошлое крестьянства, так плохо, как будто и не хочет знать и даже как будто изображение нищеты деревенской несколько обидело его. Можно подумать, что Воронов верует в песенку из оперы «Аскольдова могила»:

115